Три истории о беларуской тюремной медицине

По данным правозащитников, самое малое 10% от всех беларуских заключенных составляют женщины. Среди политических узников процент еще выше. Но СИЗО, тюрьмы, колонии в Беларуси не приспособлены под женщин. И нередко даже медицина вместо того, чтобы помогать там, становится частью наказания, унижений и жестокого обращения.

Бывшие политзаключенные рассказали о своем личном опыте отношений с тюремной медициной в анонимном анкетировании, а также на конференции медиков и правозащитников «Женщины в неволе: невидимая боль пенитенциарной системы Беларуси».

«Салідарнасць» приводит несколько таких испытаний.

История первая. «Открывается кормушка, и врач, не заходя в камеру, говорит: мол, давайте, снимайте лифчик, я пощупаю»

Ольга Скращук получила два года лишения свободы по «делу Зельцера». За время ожидания суда она побывала в застенках Минска, Жодино и Гомеля — бывшая политзаключенная шутит, что теперь она «эксперт по СИЗО».

И даже спустя два года после освобождения некоторые воспоминания не отпускают. Особенно запомнилось «качество» медпомощи в Жодино.

— Первые 50 дней мы провели в карантине, — вспоминает Ольга, — постоянный холод, и ни щетки, ни пасты, ни прокладок, ни даже белья — только простыни. Да и позже в магазине можно было купить только мужские трусы. После таких условий я застудилась, начались гинекологические проблемы, и я попала в тюремную больницу.

Как вы представляете себе больницу? Светлые стены, койки с бельем, санитарки, капельницы… Ольга тоже так думала. А попала просто в другую камеру с двухъярусными кроватями, неогороженным туалетом, «социальным контингентом» и полным равнодушием тюремных медиков.

— Под Новый год, чтобы выполнить планы, в СИЗО привозят женщин без определенного места жительства, тех, кто ночует под трассой. У них у всех вши, опоясывающие лишаи. В камеры их вести просто опасно, и их помещают в тюремную больницу. А там лежат женщины, кто с давлением, кто с беременностью — и нам принесли зеленку, мол, сами как-нибудь их обработайте.

Мне соседка, пожилая женщина, у которой давление было под 230, говорит: «Олечка, я даже не знаю… Вот есть кровать свободная, — тут вчера женщина умерла, было все в крови, но нас выгнали, все уже помыли».

Вообще в камере было только четыре койки, пятая и шестая женщины, когда поступили, спали, знаете где? Под столом.

Полежать на кровати в «больнице» без спецразрешения можно было на три часа больше, чем просто в камере — а так точно так же ходят, смотрят в глазок и окрикивают, что нельзя лежать. И у меня была одна мысль: скорее бы отсюда выбраться.

У одной из пациенток-политзаключенных была опухоль молочной железы — причем женщина смогла обнаружить ее самостоятельно, пока ее жалобы не принимали всерьез, и опухоль (к счастью, доброкачественная) быстро и заметно росла. Наконец, медик согласилась ее осмотреть:

— Открывается кормушка, и врач, не заходя в камеру, говорит: мол, давайте, снимайте лифчик, я пощупаю. А, да, опухоль, надо куда-то отправлять — завтра поговорим.

Завтра переходило в послезавтра, послепослезавтра. Но эта история закончилась хорошо, вспоминает Ольга — благодаря сестре политзаключенной, которая буквально дневала и ночевала в кабинете начальника СИЗО, требуя операции. Однако девушке сказали: если попытаешься увидеться в больнице с сестрой, мы припишем ей побег.

Четыре или пять часов она ждала приема, сидя в душной машине с решетками. В больницу политзаключенную вели где-то пять огромных мужиков-конвоиров, с камерами, впереди, позади, по бокам. А ручки у девочки были настолько тонкие, что у нее спадали наручники.

Всю поликлинику перепугали, люди разбежались из коридоров, смотрели с ужасом и перешептывались, что такого она сделала, чтобы получить подобное «сопровождение» — и от этого ей почему-то было очень стыдно.

Гинеколога просили передать девушке хотя бы записку от сестры — однако женщина-конвоир все время была рядом, не получилось.

Хорошо закончилась история и для самой Ольги — но не благодаря тюремным медикам, а с помощью родных и гражданского врача-гинеколога. Та выписала свое заключение и рекомендации, список необходимых лекарств — их удалось передать в СИЗО, и еще несколько месяцев беларуска долечивалась.

— Как относились врачи СИЗО к заключенным, выделяли ли политических?

— Вы плохие люди, вы хотели подорвать нашу систему, и мы не будем вас лечить, — вот что говорил нам фельдшер, который раздавал таблетки. Хотя была женщина-фтизиатр, ее вызвали, когда мы узнали, что неделю находились рядом с пациенткой, больной туберкулезом — эта врач, хоть уже очень в возрасте, была очень внимательной, выслушала нас и успокоила.

Еще кое-что из «шуточек» охранников. Приводят новенькую женщину, говорят: вы стоматолога просили? Ну вот, привели — заводите! Еще со мной сидела врач-анестезиолог, которая работала с Руммо (известный трансплантолог — С.), у нее и мужа посадили.

По мнению Ольги, очень важно, что сколько среди политзаключенных оказалось представителей интеллектуальной элиты — эти люди начали рассказывать в своих кругах о происходящем в закрытой тюремной системе. И профессиональные сообщества, в том числе международные, начали к ним прислушиваться.

История вторая. «Из окон видна площадь с флагом, там ваш пациент»

Экс-политзаключенная активистка Полина Шарендо-Панасюк, которая вышла на свободу 1 февраля 2025 года, также продолжает говорить — за себя и за тех женщин, кто все еще находится в печально известной ИК-4 Гомеля.

Колонию Полина называет не иначе, как концлагерем, а себя — захваченной в плен. Почти год неволи она провела в карцерах и ШИЗО, трижды ей добавляли срок за «злостное неподчинение». А также трижды отправляли на судебно-психиатрическую экспертизу в Новинки.

Об этих поездках экс-политзаключенная рассказала подробнее на конференции «Женщины в неволе». По словам беларуски, самым выматывающим временем был этап, унизительный обыск, поездка в Минск в забитых «столыпинских» вагонах, с руками в наручниках и озлобленным конвоем.

А вот в РНПЦ психического здоровья на «экспертизе» — в первый раз она длилась 21 день, потом по неделе — удавалось отдохнуть и отоспаться.

— Там за забором отдельный корпус для заключенных, на окнах тоже решетки, но с большими ячейками, и ты видишь город. А если встать на стол возле окна, то видна панорама Минска, я ей любовалась, — вспоминает беларуска.

В камере никаких своих вещей — все только в коридоре в тумбочках. Одежду тоже забирают, в отдельном кабинете перед заселением происходит обыск и процесс, как я его для себя назвала, превращения человека в чмо.

Заставляют переодеваться в пижамы и халаты дизайна 1970-х, мужские шлепки больших размеров. Но зато ты можешь выбрать себе матрас и подушку на железную кровать.

А в коридоре, кроме вещей, можно разжиться еще книгами — почти все они «скальпированы», без обложек, но они есть.

— Что касается тамошних врачей — на мой взгляд, это полностью винтики системы. Задавали дежурные вопросы, не хочу ли я поговорить о семье. Я отказывалась разговаривать с психиатром, видно было, что и сами врачи не горят желанием вести эту «экспертизу», некоторые вполне все понимали.

Поэтому, говорит Полина, она просто отбывала в больничной камере положенный срок — а буквально в последний день встречалась с «комиссией»: люди за столами в белых халатах разыгрывали один и тот же спектакль с одними и теми же вопросами и ответами.

— Я каждый раз подчеркивала, что заниматься политикой — это нормально, это не область интереса психиатрии. А значит, то, что меня сюда направляют, это карательная психиатрия.

Говорила: «Вот из окон видна площадь с флагом (у Дворца независимости, где заседает Лукашенко — С.), там ваш пациент, почему вы туда не идете? Они качали головами, ну и все, — описывает «экспертизу» беларуска.

История третья, удивительная

Женские колонии в Беларуси, отмечают правозащитники, это «место, где медицинская помощь — роскошь, а страдания — норма».

В Гомельской колонии (там находятся Мария Колесникова, Екатерина Андреева, Марфа Рабкова, Валерия Костюгова и десятки других политзаключенных) медики игнорируют даже тяжелые состояния заболевших женщин: не выдают лекарства, не лучат болезни сердца, язвы желудка, диабет, астму. Обращение к психологу чревато слежкой и последующим давлением.

В Заречанской ИК, куда отправляют ранее осужденных, политзаключенных лишают посылок, врачей, коммуникации.

Анкетирование, в котором «Врачи за правду и справедливость» спрашивали у бывших политузниц о медпомощи в неволе и состоянии здоровья после выхода на свободу, подтверждают эту мрачную картину. Но есть и позитивные рассказы.

— К психиатру-наркологу ходили многие, — вспоминает одна из экс-политзаключенных, — и он им помогал. В основном медикаментозно (не знаю, что за лекарства, но для девушек с наркотической зависимостью это лечение было очень актуальным). Иногда он даже давал ненадолго больничный.

И политические к нему тоже ходили, насколько я знаю, он никому не отказывал в помощи. Я общаюсь с женщиной, которая сидела «за политику» и освободилась в середине 2023 года — она и сейчас принимает назначенные этим врачом лекарства, ей они помогают.

Эта последняя и очень короткая история по нынешним временам звучит едва ли не как фантастика — но именно такое отношение, подчеркивают врачи и правозащитники, должно быть нормой. Независимо от мнения начальника колонии или тюрьмы. Несмотря на статус заключенных. Особенно, если речь идет о женщинах.

— И сама тюрьма не должна быть для женщин наказанием по умолчанию, — говорит один из беларуских экспертов, — а крайним случаем. Как это принято в международной практике.